НИЖЕГОРОДСКАЯ ЧК: ФАКТЫ И ДОМЫСЛЫ
Местная историография деятельности Нижегородской губернской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией пополнилась еще одним трудом. На сайте Культура и образование появилась статья заведующего кафедрой истории Арзамасского филиала ННГУ им. Лобачевского к.и.н. Олега Ефимова.
Можно было бы не обратить на это внимания: мало ли что пописывают наши целиком зависящие от власти и ее конъюнктурно-идеологических шатаний официальные служители музы Клио. Однако, наметившийся в обществе тренд, обусловленный неприкрытым политическим заказом на реабилитацию большевизма, проявляющийся подчас в новых попытках прославления антигероев красного террора, установки памятников Ф. Дзержинскому и т.п., наводят на мысль, что публикации, подобные вышедшей из-под пера арзамасского историка, не случайность, а часть общей тенденции. К тому же материалы такого рода обычно не отличаются научной добросовестностью и объективностью и попросту вводят неискушенного читателя в заблуждение.
Заголовок статьи – “Деятельность Нижегородской чрезвычайной комиссии в 1918 году” напомнил мне о позиции И.С. Ратьковского, автора книги с почти таким же названием. По прочтении выяснилось, что статья идеологически и по содержанию является кратким рефератом труда петербургского профессора, снабженным небольшим количеством местного материала. Лейтмотив статьи О.В. Ефимова – деятельность Нижгубчека носила жестокий, но обусловленной суровыми реалиями, обоснованный и оправданный характер. Такая оправданость, по мнению О. Ефимова, диктовалась стремлением большевиков с помощью насилия усмирить разбушевавшуюся анархию, подавить как уголовную преступность, так и “контрреволюцию”, водворить так нужный общесту порядок.
Прежде всего, очевидна лукавость такого посыла. Представим, что злоумышленник совершает поджог дома, а потом, когда пожар разгорается и грозит уничтожить и дом и самого поджигателя, принимается за его тушение, да так, что от его действий гибнет немало людей из числа тех, кто действиям поджигателя изначально противодействовал, а также тех, кто в том или ином смысле мог мешать ему в дальнейшем. Большевики и сами были сплошь и рядом уголовными правонарушителями, отбывавшими тюремные сроки и ссылки за государственные и общеуголовные преступления (например, как участники кровавых мятежей, грабежей-экспроприаций, а то и совершившие акт государственной измены), и в союзники себе набирали всякий уголовный сброд, именуя его “социально близким элементом”.
Но вот они захватили власть. Разгулявшаяся не без их прежнео содействия уголовная преступность теперь неудобна. “Органы ЧК как силовая структура встали на защиту населения, и повели беспощадную борьбу с бандитизмом”, – констатирует автор статьи, явно стремясь вызвать одобрение читателя и сочувствие благородным целям ВЧК. Ведь уголовщина ненавистна всем нормальным людям и во все времена.
Но борьба ли с таковой была приоритетной в деятельности органов ВЧК? Для этого ли она создавалась? Отнюдь нет. Если бы автор удосужился проанализировать не несколько случайно надерганных архивных документов, а весь массив источников, то он легко убедился бы, что на 99 процентов усилия ВЧК были направлены на борьбу с политической оппозицией, причем, не только и не столько вооруженной, активной или хотя бы реальной, сколько моральной, пассивной, а зачастую и мнимой. Упоминавшийся выше И. Ратьковский приводит в своей книге статистику расстрелов Нижегородской ЧК за сентябрь 1918 г.: за уголовные преступления – 6, за политические – 348. Думаю, это и есть соотношение, отражающее истинное положение дел.Террор чрезвычаек сразу приобрел классовый характер и был нацелен не столько на то, чтобы покарать преступников, сколько на подавление и истребление оппозиции и шире – на классов и групп, несущих, с точки зрения вождей РКП(б), солидарную отвественность за все, что идет во вред “делу революции”.
Далее Ефимов пишет: “Работники ЧК через свою агентурную сеть устанавливали контроль за лицами и группами общества, что давало возвожность выявлять и ликвидировать противников новой власти. В условиях войны, в особенности гражданской, такую функцию выполняет любая служба государственой безопасности”.
Но в том-то и дело, что это функция присуща “службе государственной безопасности”. Такой была деятельность, например, спецслужб Российской империи – Отдельного корпуса жандармов и Охранного отделения. Но ВЧК не была классической специальной службой. Она была, по словам самих же большевиков, “вооруженным отрядом партии”. И целями ее были не охрана интересов государства, а подавление политических противников партии, к которым относились и те, кто попросту не любит так называемую советскую власть, а точнее, – однопартийную диктатуру большевиков. На выявление таких лиц и был нацелен агентурный и силовой аппарат ЧК. А помощь населения сводилась, конечно же, к доносительству, чаще всего обращавшемуся к прошлой общественной деятельности граждан. К примеру, именно так в 1919 г. был арестован бывший лидер Мининского отдела Союза русского народа Гавриил Стрелков. Доносительство, впрочем, носило не столь массовый характер, как хотелось бы – где же взять столько доброхотов?. И поэтому аресты Нижгубчека основывались на всевозможных списках: бывших жандармов, полицейских, офицеров, предпринимателей, членов политических партий и т.п.
“Активно велась борьба с контрреволюционным заговорами, мятежами, диверсиями, терроризмом”, – с полной серьезностью сообщает историк О. Ефимов. Мятежи – да. Ответом на откровенный грабеж и насилия комбедов, уездных, волостных и сельских ЧК, партийных дружин РКП(б) и прочих органов пролетарской диктатуры было множество крестьянских восстаний. По разным оценкам, только в 1918 г. по Нижегородской губернии их насчитывается от 60 до 120. Можно, особо не задумываясь, считать это “анархией”, а можно, как это делает, например, историк Т. Осипова, автор книги “Крестьянский фронт гражданской войны” – “актами самозащиты крестьянства” от произвола большевиков. Ведь анархия возможна в правовом государстве, где действует закон и где обязанностью государства является его защита, а посредством этого – и защита прав граждан. Но бессмысленно прикладывать это к власти большевиков, отменивших закон и суд и заменивших их своей революционной целесообразностью, а фактически – произволом.
Что же касается заговоров, диверсий и терроризма, то автру следовало бы не быть голословным. В советской прессе того времени сообщалось только об одном заговоре – некоего поручика Финляндского полка Громова. Была ли это обычная для ВЧК провокация или действительно поручик Громов был реальным лицом и плел нити заговора, можно узнать только заглянув в архивы ФСБ, а они наглухо закрыты для исследователей. Но одно мы знаем точно: фабрикация мнимых “заговоров” было обычной практикой ведомства Дзержинского. Ею охотно пользовались на всем протяжении истории ВЧК-ОГПУ-НКВД. Скорее всего, так произошло и в Нижнем Новгороде в феврале 1918 г. К слову, тогда в губисполкоме шла бурная дискуссия, нужно ли создавать губчека. Часть местных коммунистов выступала против. После раскрытия “заговора” они, видимо, стали куда сговорчивей, и в марте ЧК была благополучно открыта.
Никаких террористических актов как таковых в Нижегородской губернии не было, как не было никакого “белого террора”, если, конечно, не подменять понятия и понимать под таковым террор белых контрразведок, а не выступления анархистов, эсеров-максималистов и др. собратьев по революции откровенно красной расцветки или эксцессы на селе на почве насильственных изъятий хлеба и взимания разного рода чрезвычайных налогов. Но и в этом случе, как пишет историк С. Мельгунов в книге “Красный террор в России 1918-1923”, со стороны противников большевиков были лишь отдельные факты расправ на почве разнузданности и мести, но никак не система террора – запугивания с помощью убийств с целью парализовать любое несогласие и сопротивление. Так происходило, например, в ходе событий в Васильсурском уезде, Курмыше, Урень-крае. В губернии, да и России в целом, был только красный террор – системный, с идеологическим обоснованием, с печатными органами и публикацией списков, а главное – с широкой практикой института заложников. И расстреливали тех заложников массами не в ответ на местные теракты (таковых по большому счету в нашей губернии не было), а в порядке проведения тотальной кампании по принципу: “За одного коммуниста убьем тысячи”.
“Только за сентябрь 1918 г. было расстреляно 45 человек, обвиненных в контрреволюционной деятельности”, – пишет автор статьи. Вот что значит не изучать источниковую базу! Поясним: цифра взята из официального доклада НГЧК за сентябрь 1918 г. и, конечно же, не отражает и малой доли всех убийств в пик красного террора. Если хотя бы полистать подшивки советских газет за тот кровавый сентябрь, то мы получим гораздо более внушительный итог, хотя , конечно же, также неполный, ибо, по признанию самих чекистов, публиковалось далеко не все, что тогда творилось бойцами “вооруженного отряда партии” (см., например, “Еженедельник ВЧК” № 1, стр. 22).
“Объявление террора в 1918 г. было актом чрезвычайным, как встречный пожар, как рискованная и отчаянная попытка остановить гражданскую войну”, – наивно пишет О. Ефимов. Будто и не читал историк сочинений Ленина и др. большевиков. Или сознательно скрывает то, что там написано черным по белому. Ведь гражданская война была программной целью партии Ленина, причем, задолго до 1917 г. Чтобы убедиться в этом, достаточно полистать сочинения вождя коммунистической партии, там таких признаний множество. И в них рефреном звучат безапелляционные заявления о том, что революции без гражданской войны не бывает, что такая война – неизбежный спутник всякой революции, ее высшая форма, что без гражданской войны “революция не мыслима”, и она обязательно сопровождается террором и разрухой, еще большей, чем в войну с внешним врагом, причем, надолго, “на несколько лет, если не на целое поколение”, наконец, что гражданская война – не преступление, а заслуга (!!!) большевиков. В статьях Ленина звучит прямо-таки эйфория по поводу гражданской войны (см. ПСС, т. 26, с. 41; т. 34, с. 19; т. 36, с. 195, 475; т. 49, с. 15 и .тд.). “Заслугой” большевиков воздь большевизма объявил в своей полемике с социалистом К. Каутским (ПСС, т. 37, с. 310).
Террор – квинтэссенция гражданской войны. Проповедь террора как средства политики звучит во многих речах, письмах, телеграммах Ленина. Террор для него – не только средство подавления сопротивления, но и универсальный метод всякой деятельности, в т.ч. хозяйственной. И это не его лично мнение, это общее место в мировоззрение лидеров большевизма. Наиболее обнаженно оно выражено в работах любимца Ленина и партии Н.И. Бухарина: “Пролетарское принуждение во всех формах начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи”. По-моему, тут все предельно ясно.
А вот еще пример. Первый советский “президент” Я. Свердлов заявил на заседании ВЦИК 20 мая 1918 г.: “Победа придет только в том случае, если мы сможем раскролоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжесь там гражданскую войну”. Вот вам и объяснение генезиса “анархии” на селе. Эту анархию провоцировали и плодили и насаждаемые большевиками комбеды, и совершавшие рейды по волостям и уездам отряды ЧК. Таковы были теория и практика ленинской партии.
Поистине, за “работу адовую”, по выражению Маяковского, взялись большевики, стремясь расстрелами вырабатывать новое, коммунистическое человечество. Но для историка О. Ефимова красный террор был не программной целью и не главным средством политики РКП(б), не инструментом гражданской войны, разжигаемой ради иллюзорных партиных целей, а “борьбой с бандитизмом”, наведением порядка, попыткой “остановить гражданскую войну”.
Как можно всерьез говорить, что красный террор был “отражением белого”, “ответным”, “равновеликим”? “Наш террор не будет похож на их террор, – писал в 1918 г. в “Правде” один из высших функционеров РКП(б) Н. Осинский. – Это будет не личный, а массовый, классовый террор”. Ему вторил в поистине людоедском еженедельнике “Красный террор” один из главарей ВЧК М. Лацис: “Мы уничтожаем буржуазию как класс”. И это не случайные обмолвки, а общее место, партийные мировоозрение, сознание, программа.
Расстрел стал для большевиков рутинным, обыденным делом. “Расстрелян за несочувствие советской власти” – сообщала “Нижегородская коммуна” в декабре 1918 г. о казни нелояльного инструктора одного из советских пехотных полков. Казнили за что угодно. Иногда даже кто-то из числа партийных товарищей не выдерживал и протестовал. Так, отдел юстиции губисполкома сообщал о “наблюдающихся в последнее время случаях расстрела не только за тяжкие предступления, а даже за маловажные проступки” (“Нижегородская коммуна”, 11.12.1918, с.3). Заметим, что на дворе уже декабрь, а официальное прекращение красного террора последовало 6 ноября, в канун первой годовщины Октября. Чего уж говорить о вакханалии сентябрьских убийств, когда террор, по выражению зампреда ВЧК Петерса, был “истерическим”. Цифра в 45 расстрелянных в Нижегородской губернии, приведенная О. Ефимовым на основе отчета НГЧК, явно предназначена несведущему читателю.
Судите сами. В ночь на 1 сентября Нижгубчека расстреляла на Мочальном сотрове 41 заложника (“Еженедельник ВЧК, № 6, с. 26). Арзамасская ЧК доложила о расстреле 38 чел., Павловская – 24. В губернии же было 11 уездов. В Курмышском уезде, который войдет в состав губернии в 1922 г., за несколько сентябрьских дней было расстреляно 658 человек (“Правда”, 15.09.1918). В ноябре в Васильсурском уезде местной ЧК, после обоюдной стычки во время учета хлеба с гибелью двух коммунистов, будет расстреляно не менее 46 человек. В Сергачском уезде по схожему поводу в январе 1919 г. чекисты за сутки без суда и следствия расстреляют не менее 51 человека. Повторим, что даже такой апологет ВЧК, как питерский профессор Ратьковский приводит – только на основе публикаций советской прессы – цифру в 348 расстреляных за сентябрь нижегородцев. А ведь публиковалось далеко не всё и не всегда. “Конвейером смерти ВЧК” именует большевисткий террор современный историк Игорь Симбирцев, указав на явную его несоразмерность, на разную природу красного террора и репрессий белых контрразведок (“ВЧК в ленинской России”, М., 2008 г., с. 212). На войне (гражданской) как на войне. Так учили Ленин, Троцкий, Свердлов, Бухарин. Видимо, только так можно было создавать коммунистическое человечество. Может, ленинский план построения коммунизма и диктовался желанием осчастливить народ. Но не даром сказано: благими намерениями вымощена дорога в ад. Эта мудрая сентенция в полной мере относится к коммунистической партии и ее “красному проекту”.
Станислав Смирнов, член Союза журналистов России, действительный член Историко-родословного общества в Москве, член Комиссии при Губернаторе Нижегородской области по реабилитации жертв политических репрессий специально для читателей «Арзамасских вестей»
« Некрополисту Анатолию Москвину продлили срок лечения на полгода ПЕНСИОННАЯ ВЕРЕНИЦА »
